Педагог дима зицер о том, как перестать кричать на детей

Родителей поймать очень легко

– Раннее развитие – миф, мода или необходимость?

– Просто способ зарабатывания денег, вот и все. Фантазия, что мы должны становиться такими, как кому-то представляется, она же странная сама по себе. И про раннее развитие: оно идет рука об руку с представлением или обманом, может быть, что человек сам, будучи в открытой, нормальной, интересной среде, не наберет самостоятельно то, что должен. Наберет совершенно точно, куда он денется.

– В студии раннего развития ты не веришь?

– Я верю, что есть замечательные учителя и преподаватели. Смотря, опять-таки, что имеется в виду. Есть такой проект «Вместе с мамой», я случайно туда попал в субботу утром. Приходят мамы, папы с детьми, там играет музыка, они под эту музыку тусуются. Очень прикольно. Что же я, против, что ли? Как мы с тобой ходим в клуб, музей, хорошей компанией уезжаем за город, здесь то же самое. Не знаю, насколько это студия раннего развития, это сама жизнь так устроена. Хорошо ли рисовать с детьми? Замечательно. Хорошо ли вышивать вместе? Чудесно. Вместе готовить еду? Просто счастье. Валяться на диване? Тоже очень весело.

– Когда меня спрашивают, куда ты водишь своего ребенка, и я отвечаю, что никуда не вожу, всегда встречаю недоумение: а почему не водишь? И вроде как я должна объяснить, почему же не вожу никуда.

– В том, что ты сейчас сказала, очень значимы глаголы: не «куда твой ребенок ходит», а «куда ты его водишь?» Это и прокладывает жесткую колею, которая упирается в никуда. У дяденек и тетенек просто есть фантазия, куда твой ребенок должен ходить, чтобы развиться. И если их спросить: «А что с ним станет, если он не будет туда ходить?», ответ будет: «Как вы можете об этом говорить? Как вы вообще можете так ставить вопрос?» А ничего не будет. Ребенок же в это время не в безвоздушном пространстве находится: он тусуется с мамой, смотрит вокруг, набирается впечатлений. Которые уж точно не хуже впечатлений в студии раннего развития.

– Такие студии появились массово несколько лет назад. И если ты говоришь, что это маркетинг, то он нашел отклик в сердцах очень большой. Почему?

– Родителей поймать очень легко. Есть родительская тревожность у любого родителя, это вещь объективная. Мы волнуемся, что чего-то не додадим, что что-то сделаем не так. Произвести на этот счет манипуляцию с любым из нас довольно просто. Делают это все, кому не лень, помимо частных предпринимателей, государство тоже любит с этой темой поработать.

– Как?

– Нормы, при которых, приходя в первый класс, нужно уметь читать. Это же удивительная история, что это вообще такое. А школа зачем тогда нужна? Пика это достигает в ненавистной мною системе профориентации: когда человек в 14-15 лет должен знать, кем он будет. Мне кажется, человек в этом возрасте не должен знать, кем он будет, и наоборот, правильно, если он не знает и проверяет все, что его интересует и цепляет.

Наши родители, наши бабушки ведь очень гордились тем, что в их трудовой книжке всего одна запись. Подумай только: одна запись в жизни. Человек вообще ничего не попробовал, ты понимаешь? Человечность ведь наша как раз и проявляется в том, чтобы пробовать новое, менять все время разные вещи.

Дима Зицер. Фото: detki.cz

Новое в мире: инфляция схоластического знания

Если мы с вами посмотрим вокруг, то с изумлением обнаружим, что мир изменился. Более того, он меняется стремительно, день ото дня. То, что происходит сегодня, не похоже не только на то, что было тридцать лет назад, но и на то, что было два года назад.

Если мы проведем короткий анализ, то очень быстро сообразим, что в самих по себе знаниях ценности сегодня нет почти никакой. Это значит: обладая простыми техническими навыками, я могу дотянуться почти до любого знания. В первую очередь, я имею в виду Интернет. То есть, умея взаимодействовать с поисковиком, понимая, что я делаю, до знания я могу дотянуться.

Наступает некая инфляция – схоластическое знание теряет ценность. Если это так, то нам действительно надо подумать: а чему ж тогда учить? И тогда мы придем к тому, каким должен быть современный учитель.

Мне представляется: если мы всё-таки говорим о знаниях, в этот момент наиболее ценно – во-первых, понять, какие знания мне нужны; во-вторых, уметь их выбрать. Ещё нужно понимать, где их достать; это вещь техническая, но, тем не менее, она должна быть упомянута, – три.

Это значит, что одна из главных штук, которым должен обучиться человек, – умение выбирать

Как в этом сумасшедшем информативном океане, в котором мы плывём, выбрать то, что мне нужно, а что не нужно, что сейчас для меня важно, а что нет. Как это узнать?

Фото из сообщества Лимуд Санкт-Петербург В Контакте

Пусть им будет в кайф возвращаться домой

— Мне кажется, есть большое количество родителей, которые это понимают. Сейчас многие читают Петрановскую, Гиппенрейтер, ходят к вам на лекции. Но когда это мороженое падает, все равно начинают кричать.

— Это правда. Но есть механизм, в котором я абсолютно уверен, я много раз про него говорил: один секундный вдох, разрушающий эту реакцию. Не раз и навсегда, но на этот момент точно. Я это гарантирую. Мы в этой модели были миллион раз, мы не можем не открыть рот, но мы можем замешкаться. Все могут. Кто говорит: «Я не могу», лжет, он не пробовал. За эту секунду ты вспоминаешь, как тебя по тому же поводу когда-то отчихвостили, откуда это взялось, и успеваешь понять, что не стоит такой чудесный день портить, не стоит портить жизнь ей и самому себе.

Сейчас я расстроюсь из-за упавшего мороженого, в середине моего спича пойму, что я — полный идиот или идиотка, начну обламываться на эту тему, язык мой продолжит молоть чушь, потом я запарюсь, просить прощения или нет, какими словами просить, а после этого — самое главное — я же не смогу вернуть то настроение, которое было, даже если я на коленях буду стоять и просить прощения. Это вещь важная! В этот момент происходит вселенское уравновешивание. Вернуть-то мы не можем ни тот майский день, ни ощущение от подаренного значка, перечеркнутое наездом на тему того, что он потерян.

— Конфликт же может быть затяжным.

— Это правда

Если это так, очень важно сесть и написать, чего я хочу. И, по моему опыту, поразиться, как то, что ты делаешь, не имеет никакого отношения к тому, чего ты хочешь

История, которой у меня никогда не было с дочерями, но я понимаю, что она есть у большинства. Я могу привести ее в пример. Ребенок стал поздно приходить домой. Начинаем конфликтовать. Мы, родители, говорим: «Это невозможно, ты совершенно забросила учебу, ты шляешься неизвестно где». И, чтобы сделать картину более цветной, у нас это будет происходить каждый день. И каждый день усугубляет предыдущий.

Мы сейчас говорим о человеке 15-16 лет, и ей, в общем, не наплевать на нас, но она уже хорошо сформулировала, что у нее есть определенные мотивы и права, ей не хочется предавать себя. Она с замечательным Вовой ходит смотреть фрески Новодевичьего монастыря. Чего же я, родитель, хочу в этой ситуации? Это любопытный вопрос. Если мы раскопаем эту историю, ответы могут быть разные. Мой ответ, например: «Я хочу перестать бояться». Мне некомфортно в состоянии, когда у меня в половине двенадцатого трясутся руки.

Этих конфликтов у нас не было никогда только потому, что я сам себя разрулил. В этот момент мне плохо, значит, мне нужно сделать так, чтобы мне стало лучше. Может ли она на это влиять? Конечно, да. Но я не могу построить это из ситуации напряжения и противостояния. Что мне надо сделать? Например, мне ничего не стоит договориться о праве на СМС с двух сторон. Ничего не стоит построить отношения таким образом, чтобы ей было в кайф возвращаться домой.

У меня, у папы, безусловно, есть право ее ждать, и волноваться, и бояться. Только из этого не следует, что ребенок приходит домой в хорошем настроении, и первое, что он должен получать — разрушение этого настроения. А ведь это и происходит раз за разом в подобных ситуациях. Мне вдруг по-родительски начинает казаться, что если она сейчас поплачет, тогда в следующий раз сообразит. И ведь никакого отношения одного к другому. Напротив, если она вернется домой, понимая, что ее там ждут, что ей там хорошо, у меня есть сумасшедшие возможности как у папы.

Фото: Unsplash

В основе наших отношений — страх

— С маленькими детьми до семи лет возможно не ссориться, налетая на них сверху, а равноправно конфликтовать? Вместе искать пути выхода?

— Я не уверен: у нас перед ними огромная фора. Она заключается в том, что даже когда они с нами не согласны, кричат, плюются, кусаются, они знают, что мама и папа — боги. Самая дикая, но типичная ситуация: когда ребенок, на мамин взгляд, повел себя не так на улице, она говорит: «Все, я пойду, делай, что хочешь». И он, рыдая, бежит за ней. История эта повторяется раз за разом. Он и рад бы с ней конфликтовать, но до шести-семи лет у него нет этого инструмента. А мама, как мы понимаем, совершает довольно дикий поступок: она манипулирует им. Готов признать, что она это делает, не осознавая.

— Как же? Она прекрасно знает, что он за ней побежит.

— Это правда. Но она не останавливается в этой точке. Я не могу бросить камень в этих родителей: модель устроена так, что мама проскакивает этот момент. Если она остановится, как сейчас мы с вами, она за две-три секунды поймет, что происходит. Более того, большинство мам скажет себе: «Так поступать нехорошо, нехорошо манипулировать чувствами любимого и близкого человека». Но для того, чтобы это сделать, ей нужна та секунда, про которую я постоянно твержу. Я думаю, что в основе детско-родительских отношений лежит страх.

— Страх потери контроля?

— Изначально биологический, животный страх за потомство. Есть животная точка, от которой мы идем. Она определяет многие наши поступки. Наша человечность — это осознать. В тот момент, когда мой ребенок роняет мороженое на пол, это про то же. Мне страшно, что я получу неодобрение своего племени. Мне страшно, что раз он уронил мороженое, то теперь точно станет дворником или проституткой. Мне абсолютно понятно, что сейчас он оголодает и не сможет выжить. Остановитесь на секунду. И через эту секунду вам станет понятно, что племени наплевать, угрозы умереть от голода не существует, связи между упавшим мороженым и его будущей профессией нет никакой. Все! При этом мы живые.

Фото: Unsplash

Чего, на мой взгляд, нельзя делать: «Значит, так, закрыл свой рот, сейчас будет раз, два, три. Понял?» Что мы в этот момент говорим ребенку? «Тебя нет, есть только я без конца и без края». Страшно ли, если мы поорем друг на друга? Я думаю, что нет, если потом мы выйдем из этого конфликта, проговорим все

Самое важное в конфликте: понять, чего я хочу. Помните старый анекдот про Илью Муромца?

— Нет.

— Идет Илья Муромец к реке, там переправа. У переправы сидит Змей Горыныч. Илья достает меч и начинает рубить головы, на их месте вырастают новые, он снова рубит, и так они дерутся три дня и три ночи. Под конец оба упали в предсмертном состоянии, лежат. Змей Горыныч из последних сил спрашивает:

— Илья, а ты чего хотел-то?

— Так реку перейти.

— А чего не сказал?

Если я, Илья, остановлюсь в этой детско-родительской истории на переправе, то и сражаться не придется со Змеем Горынычем.

Григорий Зельцер сейчас

Зельцер продолжает сниматься в кино и заниматься развитием собственной «ЛабораТОРИИ».

В 2021-м, помимо «Ищейки», в прокат вышла научно-фантастическая «Презумпция виновности» и были запланированы премьеры 8-го сезона «Склифосовского», «Неженского дела» и «Города тайн». Последний проект, в котором снялись Илья Любимов, Ксения Лукьянчикова и Алексей Фатеев, является адаптацией культового южнокорейского сериала Stranger.

На сцене «Электротеатра Станиславский» идет спектакль-лекция «Помолвка», поставленная режиссером по мотивам «Цахут Бдихута де-Киддушин» Йехуды Соммо — первой в истории пьесы на иврите.

Поле напряжения

Говоря об отношениях детей и родителей, Дима Зицер неголословен. С супругой Наташей, которая тоже является педагогом и автором книг, у них три дочери. Он признает, что, как любой родитель, совершает ошибки. 

Расскажите про ваш опыт родительства. Как вы пришли к пониманию, что детей нужно любить, а не воспитывать?

— Мне очень повезло с женой, детьми и друзьями. Не было чего-то, что очень сильно на меня повлияло. У меня всегда была идея, что не надо никого постоянно насиловать и заставлять. Я не должен быть на войне 24 часа в сутки. А со временем выяснилось, что это правда: если я напрягаюсь, то создаю вокруг себя поле напряжения. 

Простая история. Пришел домой, сижу. Приходит ребенок: «Папа, поиграй со мной». Что очень часто мы говорим в этот момент? «Поиграй сам». Если я остановлюсь, то смогу задать себе вопрос: почему я не хочу с ним поиграть? Это неприятный мне человек? Как же странно устроена моя жизнь, что, с одной стороны, я говорю, что люблю тебя, а с другой — «отвали», и все время придумываю мифические дела. Может, мне нужно что-то поменять? Давай снова перенесем на мужчину и женщину. Если эта женщина постоянно крутится вокруг меня и раздражает, почему я с ней? А если я с ней, может, это я создаю поле напряжения? И очень часто выясняется, что так и есть. 

Ваши дети какого возраста?

— Старшенькой 30, средненькой 25, младшенькой 12.

Они успели вкусить радость такого отношения?

— Жестким я не был никогда. Но, конечно, было бы неправдой, если бы я сказал, что странные родительские «приходы» у меня не бывали. С младшей, конечно, мне проще. Но так уж человеческая природа устроена: мы можем обидеться друг на друга, потом помириться. Глупости были точно. Но если я понимаю, что это мой близкий человек, это очень простой перевертыш: я хочу, чтобы ему было лучше или хуже? 

Любить нельзя воспитывать — это игра слов, конечно, но откуда она возникла? Мне кажется, что в большинстве случаев воспитание связано с давлением. Но ведь это мои любимые люди. В одной отдельно взятой семье отношения точно можно поменять. Да и в обществе в целом. 

Благодарим за помощь в организации интервью лекторий «Прямая речь»

Фото: Игорь Черепанов, DK.RU

Выключайте телевизор, откладывайте бутерброд и идите к своему ребенку

– Ребенок может бесполезно тратить свое время? Есть такое понятие – бесполезная трата времени?

– Да ладно тебе, ответ очевидный.

– А планшеты, компьютерные игры? Если говорить о детях помладше, то ситуация, когда ребенок сидит дома и собирает условную пирамидку, а мама его выдергивает, чтобы отвести на развивающее занятие.

– Это разные вещи, планшет и пирамидка. Если человек сидит дома и играет с утра до ночи на планшете, надо бы понять, что они такого с тобой сделали, что тебе настолько не хочется быть с ними. Хорошо это или плохо, я сейчас говорить не буду, это отдельная тема. Но это точно мы его выпихнули в виртуальный мир. Но в этом виртуальном мире он тоже хоть что-то получает, тоже развивается.

Фанат ли я подобного развития? Нет, я не фанат, но я понимаю, что нет ни одного исследования, которое подтверждает, что планшеты пагубно влияют на ребенка. Если в этот момент родитель, который сам же и подсадил его на этот планшет, теперь силой пытается его оттуда оттащить, чтобы он пошел «поразвивался», возникает вопрос: «Зачем?» Если он уже что-то делает, зачем его переключать? Если вы хотите побыть с ним, продемонстрировать ему, как интересно вы живете, ура. Более того, если вы действительно начнете интересно жить, он непременно к вам подключится. Хотя имеет право этого и не делать.

А все, что касается пирамидки, это же иллюзия, навязанная извне, галлюцинация: нам все время кажется, что вот сейчас, через 10 минут, начнется самое интересное, сейчас, сейчас, я доеду до студии, и начнется.

Развивалка ведь так и устроена: подготовка к чему-то грядущему. Когда наступает грядущее, оно оказывается подготовкой к чему-то следующему. Раннее развитие, как подготовка к детскому саду, детский сад – подготовка к школе, школа – подготовка к университету, университет – подготовка ко взрослой жизни, а жизнь – подготовка к смерти.

Очень круто, если он собирает пирамидку. Это дает ему право на себя, он это не осознает, а выучивает автоматически: я могу идти за собственным интересом, я могу быть в моменте, я могу к своему действию относиться с уважением. Целый комплекс.

Фото: shutterstock

– Последний вопрос. Родители прочитали наш текст, поняли, что водить насильно больше не хотят, бездумно развивать тоже. Но они ведь долго могли жить в этой парадигме, из нее так просто не вынырнешь. Можешь подсказать контрольные вопросы, которые мамы и папы могут задавать себе, чтобы их снова не начало заносить?

– Главный вопрос всегда: «Зачем». Вот мы сейчас бежим в развивалку, уже опаздываем, и вдруг ребенок, с которым мы бежим, давай пусть ему будет 4 года, видит порхающую бабочку. Он, конечно, останавливается. На автомате большинство из нас эту инерцию продолжит: «Ты что, побежали скорее!» Если я в этот момент задам себе вопрос: «Зачем?», все сразу встает на свои места. Если мы бежим и опаздываем на развитие, то вот же оно происходит сейчас.

Следующий вопрос: «Чему я его сейчас учу?» Родитель же любит про это поговорить: как научить тому, как научить этому? Чему я его учу, когда прошу его прервать то, чем он занят, и побежать и предаться тому, что кажется важным мне. Чему я его учу? Предавать себя, подчиняться чужой воле, тот, кто сильный, тот и прав. Вот чему я его учу.

На этот вопрос надо ответить честно. В тот момент, когда я тащу его за руку на встречу, я не учу его не опаздывать. Это очень важный момент. Нельзя таким образом научиться не опаздывать, у него совсем другая картинка сейчас в голове, он все видит не так, как видите вы. Я не учу его опаздывать, я учу его тупо подчиняться, я учу его бездумно выполнять действия. Я учу, что есть какие-то неведомые важные дела, которые гораздо важнее того, что хочет сейчас он, и которые он почему-то должен выполнять. Я делаю из него маленького исполнителя воли сильного. То есть делаю, в общем-то, ровно противоположное тому, что хочет каждый родитель.

И последний вопрос: «Что я сейчас делаю?» Что я делаю в тот момент, когда лежу на диване и отсылаю его почитать. Пытаюсь отвязаться от него? Ответьте себе правду. А дальше либо честно отвязывайтесь, только другим способом: дайте ему заниматься тем, чего хочет он. Либо ужаснитесь этому: «Вау, неужели это действительно то, чего я хочу?», – и выключайте телевизор, откладывайте бутерброд и идите к своему ребенку.

Воспитываем бездумно

Право на ошибку — это ведь очень важное родительское право, очень-очень важное. Так устроены человеческие отношения и человеческая жизнь: мы всегда будем виноваты перед нашими детьми и мы всегда будем виноваты перед нашими родителями

Но мы должны искать новые решения в этих отношениях и стараться идти вперед. Пока мы ищем, все в порядке.

Если мы уверены, что ребенок должен начать читать в четыре года, нашим отношениям с ним обязательно настанет конец.

Если отец меня бил и удивительным образом не убил, я вырос и говорю: «Меня били, и ничего». Что – ничего? Ничего, что тебя не убили?

Ты в восторге от результата, комплексующее существо? И теперь ты говоришь: «И я буду бить, и ничего!» Это животное начало, здесь ноль осознания, ноль рефлексии, здесь нет остановки ни на одну секунду. Я просто и бездумно это переношу в свою жизнь.

Или как же не заставлять играть ребенка на рояле, ведь отец Моцарта заставлял! А следующий шаг вы делали? Моцарта в 35 лет обнаружили мертвым в сточной канаве. Вы и этого хотите? Простая рефлексия, пройдите этот путь до конца.

Современный учитель: от знания к человеку

Если мы условимся, что это те навыки, которыми мы хотим овладеть вместе с учеником, очевидно, что учитель должен что-то в этом соображать и уметь развивать их — и у ученика, и у себя. То есть современный учитель – это человек, который более-менее понимает поле, которое мы с вами начертили.

Могу добавить, что это человек очень сильно рефлектирующий, сомневающийся. Потому что в сегодняшней педагогике мы идем как по минному полю.

Понимаете, когда нас с вами в девятом или десятом классе учили, что такое синхрофазотрон, это казалось вершиной науки. Кому-то, может, понадобилось, большинству – нет. Значит, надо проверять, надо сомневаться. Значит, следующий виток, уже методический, — вероятно, следует идти в сторону контекстного образования.

То есть современный учитель – это человек чуткий, сомневающийся, умеющий выбирать, проверять вместе с учениками, строить личностный процесс, преподавать так, чтобы это имело отношение к человеку.

Фото: zicerino.com

«ВЫБЕРИ: НА УРОКЕ ТЫ ИЛИ НЕТ»

«Show me black!»  —  говорит преподаватель Юля своим пятилетним ученикам, и дети тут же с радостными криками пускаются врассыпную в поисках черного цвета на полках, столах и собственной одежде. В этот же момент девочка делает «колесо», а мальчик заезжает в класс на кроссовках с колесиками. «Это empty!»  —  радостно несутся дети в сторону учителя с вещами в руках, на ходу объясняя друг другу значение слова «пустой». Изучая новые слова на английском, обозначающие состояние, Юля просит детей показать их на себе:

«Чем больше точек соприкосновения с жизнью, чем больше ты понимаешь, зачем тебе это в жизни нужно, тем лучше,  —  говорит мне позднее Юля.  —  Нам в школе на физике нужно было брусок на крючок подвешивать. Я до сих пор не понимаю, зачем я тратила на это свои лучшие годы».

Фото: Александр Мурашев

На другом уроке Рома, клоун-терапевт по профессии, сидит вместе с детьми на занятии, посвященном краскам. «Сейчас выбери, на уроке ты или нет,  —  советует он особенно расшалившемуся ребенку.  —  Ты можешь читать или пойти поиграть. Выбрал? Остаешься на уроке?» Ребенок уверенно кивает, а дальше зачарованно наблюдает за приглашенной девушкой Кристиной: она смешивает на стекле палитру и подробно рассказывает, из чего состоят разные краски. А потом предлагает попробовать создавать детям самим. Двадцать минут спустя я силой заставляю себя уйти: нет смысла врать самому себе  —  на таком уроке действительно хочется слушать.

ЗАКОНЫ, ДО КОТОРЫХ НАМ НЕ ДОДУМАТЬСЯ

На стене парламентского холла вынесено свежее постановление на обсуждение   —  «закон о гаджетах». Холл открытый. В «Апельсине» любой человек, даже не являющийся членом парламента, может прийти и предложить законопроект, а также принять участие в голосовании. «Парламент устроен так: от каждого класса, начиная с первого, закрытым голосованием выбираются два человека,  —  объясняет мне Дима.  —  Закон о гаджетах  —  тренд последней недели. Он довольно долго обсуждался в прошлом году. Это непростой вопрос: да или нет?» «Пользоваться телефонами на уроках или нет?»  —   честно пытаюсь я ухватить мысль. Зицер смотрит на меня с удивлением: «Нет, это само собой. Как не пользоваться? Мы в каком веке живем? У меня каждый урок литературы начинается с того, что я говорю: достали телефоны и нашли информацию про писателя. Нет, играть в компьютерные игры на переменах или нет. В прошлом году парламент принял прецедентный закон, что гаджетами в „Апельсине“ можно пользоваться только в образовательных целях, пусть и в широком смысле слова: искать информацию, смотреть мультики, слушать музыку… Сейчас назначили референдум, и я думаю, что больше половины проголосует „за“».

Фото: Александр Мурашев

В самых ожесточенных спорах внутри парламента выясняется, что школьники придумывают решения, до которых взрослым просто не додуматься. «В „Апельсине“ есть комната, где дети могут спать,  —  говорит Зицер.  —  Учителя не знали, что делать: на этаже очень шумно, а маленькие дети пытаются отдохнуть. Парламент загрузился по-взрослому. Ведь есть базисное право орать, если я не мешаю другим. А что делать, если я все-таки мешаю? Убрать третий этаж? И тогда дети сказали: давайте повесим шторки. Когда они открыты  —   мы понимаем, что никто не спит и все могут шуметь. Когда шторки закрыты   —  значит, в комнате спят дети. Учителя сомневались ,  и я, в общем, тоже не до конца верил в эту затею. Вот ты бежишь с конца коридора, неужели ты будешь смотреть на шторки? Парламент проголосовал. Шторки появились тут два месяца назад, и это решение работает на сто процентов. Довольно часто можно увидеть, как кто-то на бегу замолкает, словно на микшерном пульте убрали звук. Какое бы правило приняли взрослые? Правильно, „с двух до четырех  —  тишина на третьем этаже“».

Обсуждение на заседании парламента/ фото: Александр Мурашев

Через пару часов я увижу всё своими глазами: зазвучит «Хару мамбуру» от «Ногу свело!», и дети соберутся в холле для принятия решений. Дима старается присутствовать на всех заседаниях, которые со стороны похожи на ночной кошмар директора обычной школы: как бы ни складывалось обсуждение, последнее слово всегда остается за детьми. Зицер дает «пять» ученикам и озвучивает важную задачу: нужно выбрать министра по правам человека. Министров в «Апельсине» несколько, и каждого из них выбирают голосованием. «Пока у нас нет человека на этой должности, у нас очень многие   —  причем в основном взрослые   —  хоть и не со зла, но нарушают права человека,  —   объясняет Зицер.  —  За последние дни было три ситуации, когда я открывал было рот, но затем вспоминал, что это дело парламента, а не мое». Дима просит детей привести пример нарушения прав, и среди наперебой предложенных вариантов лидирует «когда кто-то кого-то стукнет по лицу». «Это неприятный, но легкий пример,  —  соглашается Зицер.  —  Но если парламент не защищает права людей, то очень легко ввести всякие правила, которые куда опаснее. Например, что в столовой все должны молчать. Что нельзя бегать по коридорам. Нельзя выходить из класса во время урока». С каждым примером из реальной школьной жизни возмущение детей нарастает. На фразах «нельзя бегать по коридорам» и «нельзя выходить с урока» я вижу в глазах двенадцатилетней девочки слева от меня откровенный ужас и непонимание, как такое вообще возможно. «Вам трудно в это поверить,  —  заключает Дима.  —  Но мы все живые люди, и нам кажется, что жизнь станет намного легче, если мы введем больше правил». Заседание заканчивается голосованием. Два кандидата произносят речь   —  так, чтобы все собравшиеся убедились: они понимают, что стоит за этой серьезной должностью. Новым министром выбирают девочку Эмму, а я не могу не отметить про себя: мир был бы немного лучше, если бы взрослые министры по правам человека рассуждали так же, как эти дети.

Библиотека: пока другие читают, один из школьников готовится к уроку по истории битбокса/ фото: Александр Мурашев

Про учителей, чиновников и новый «Закон об образовании»

Во-первых, чиновники бывают разные. Поскольку я много езжу, причем езжу по разным странам, везде всё похоже, на самом деле. Но, тем не менее, чиновники бывают разные. И от того, что человек — чиновник, мне не хотелось бы сразу ставить на этом человеке клеймо чиновничье, еще и потому, что это совсем-совсем неправда.

Я думаю, нелегитимно называть какие-то регионы России, но, поверьте мне, вот не так давно я был в месте «Икс» и встречался там и с министром образования, и с директором департамента по образованию. Живые люди, интереснейшие, открытые, интересующиеся, собираются приехать к нам в гости, поизучать всякий опыт.

Штука номер два: это правда, что чиновники пишут определенные программы, но я Вам скажу то, что говорю учителям, нас никто не слышит, да? После того, как я закрыл дверь в класс, я остался с классом один на один, ни один чиновник ни в каком законе не запрещает мне строить урок таким образом, как я верю, хочу и считаю нужным.

Чиновник задает какие-то рамки, которые могут быть удачными или неудачными, это верно. Но внутри этих рамок всё равно главной площадкой, главным спектаклем, если хотите, является урок. В этом смысле, продолжая аналогию с театром, драматург написал пьесу, режиссер эту пьесу переосмысливает, и спектакль может строиться совсем по-разному, правда же?

Он может начинаться при свете или в темноте, зрители могут быть частью спектакля, артисты могут приглашать зрителя на сцену и так далее. Все варианты хороши, это делает учитель. Учитель – это великая профессия, потому что он владеет инструментарием, он может запустить процесс ровно так, как считает нужным.

Так что, я за реформы обеими руками. Я Вам больше скажу, принято кидать камни в новый «Закон об образовании». Я в восторге совершенно. Я не знаю, о чем говорят все эти люди. Если я не хочу работать, извините, если я ищу виноватых в том, что у меня что-то не получается, то, понятное дело, у меня виноваты министр, министерство и так далее. Хотя, поверьте, Вы разговариваете с человеком вполне себе революционно настроенным по отношению ко всему – к погоде, театру, искусству, литературе, всему, что угодно. Но в данном случае, я и рад бы, но я не вижу повода. Мне же не говорят в этот момент: строй урок таким образом.

А вот когда это доходит до конкретного директора, школы и учителя, начинается какой-то сбой. Потому что современные дети устроены иначе, и большинство учителей, к сожалению, не умеют построить урок таким образом, чтобы знание было личностным. И тогда учителя на местах или в провинции, говорят: дети уходят из школы, помогите нам сделать так, чтоб они не убегали.

А дети убегают физически, уносят свои тела из школы. Не готовы они там находиться, и, в отличие от Москвы, от Питера, не видят особой необходимости в этом.

Про покупку знаний и умение учиться

Разница между школой и университетом огромна, в первую очередь, с точки зрения мотивации того, кто туда приходит. Я надеюсь, на самом-то деле, что, несмотря на наши странные, но обычные традиции, в отличие от школы, человек приходит в университет, понимая, зачем он туда идет, и что он хочет учить. Соответственно, если я пришел в университет, и хочу учить прикладную математику – всё в порядке, мне в этот момент преподают прикладную математику. Мы находимся, в определенном смысле, почти во взаимоотношениях «продавец – покупатель», а почему же нет?

«Продавец – покупатель»: я плачу за обучение, иногда – посредством государства, иногда – посредством собственного кармана, и покупаю определенные знания, умения, навыки и так далее. Школа устроена совершенно не так. Поэтому обычное сравнение школы и университета, мне кажется, в принципе неправомерным. Это какая-то совершенно другая история.

Конечно, давая человеку только готовые знания, мы просчитаемся. В первую очередь, это произойдет и происходит, потому что у нас прикладное отношение к знаниям, которое распространяется и на университет, и на школу.

Ученик-то, видя нас, приходит в школу, и ему, в большинстве случаев, предлагается некий мешок со знаниями, про две трети из которых ему совершенно непонятно, зачем они ему нужны, а оставшуюся треть он найдет с легкостью, пользуясь «Гуглом». Вот, собственно, что происходит.

И в этот момент произносится самовозрождающаяся мантра: «школа должна учить учиться, школа должна учить учиться…» Кто, позвольте, будет учить учиться, если учителя этого совершенно не умеют? Каким же образом они будут это замечательное знание переносить ученикам? Это первое.

Второе, что, интересно, имеется в виду под «учить учиться» или «уметь учиться»? И третье, что мы с вами только что вспомнили, что уж точно никакого отношения не имеет к «учить учиться». Это как раз умение самостоятельно находить интересные лакуны, искать актуальные знания, выстраивать личностный процесс отношения между знаниями, мною, миром и всем остальным.